Невероятная судьба Нины и Петра Глебка. Часть I
Нина – жена белорусского поэта, переводчика и драматурга Петра Глебка — забеременела от другого, но он не смог с этим жить. Они изменяли друг другу и взаимно делились этим. Но до конца жизни пользовались интимными обращениями «родной мой ветерок» и «белая моя снежинка». Они были вместе более сорока лет, на которые пришлись коллективизация, репрессии, война. Пережили его любовниц и ее любовников, ненависть соседей и проклятия семьи, из которой забрали ребенка.
Надежда никогда не умирает
Война не отменяет чувств. Люди и под пулями любят, надеются, уходят и возвращаются. Нина сама потом расскажет Петру (а еще раньше нее расскажут «добрые люди»), как ходил к ней под окна красивый доктор Борис Гузаревич. Родители гнали его, чтобы не позорил дочь, но он приходил снова и снова. И Нина … сбегала на прогулки с ним.
В 1943 году гестапо арестовало группу медработников, через которых «уходили в лес» медикаменты. Взяли и Гузаревича. В ночь после ареста, не дожидаясь первых допросов, он раздавил зубами ампулу с ядом, которую держал за щекой.
Свою историю расскажет Нине и Петр. В 1942 году к ним в редакцию прислали двух молоденьких девушек — Лену и Лилию. Редакция тогда стояла в одном из подмосковных городков. Где-то совсем рядом была война, бои, смерть и неизвестность, а в тылу — лето, тишина, река и безмятежность. Под ласковым солнцем вспыхнули два романа: сердце Лили покорил молодой красавец Пимен Панченко, а Лена Межигурская влюбилась в Петра.
Это было нечто большее, чем любовь: почувствовав сострадание и понимание неравнодушного человека и ответив на искренние чувства, Петр открыл свое сердце и выпустил на волю душевную боль. Он бесконечно говорил о Нине.
Через несколько месяцев, когда среди сотрудников редакций искали добровольцев переправить через линию фронта походную типографию, Лена и Лиля приняли решение идти в оккупированный Минск. Первая потому, что красивый любовник так ничего и не пообещал, а вторая – из-за состраданья к переживаниям любимого человека. Обещала узнать правду, какой бы горькой она не была. Но свое обещание Лена Межигурская не выполнила. При переходе линии фронта обе девушки пропали без вести.
Минск-Берлин-Минск
1944 год, июль. Только-только освободили Минск. Глебка мчится в город на попутке. Из воспоминаний: «Сердце никак не успокоится: а как же дом, а как же наши, живы ли? Где-то теплится надежда. Хозяева машины, на которой мы приехали, возят нас по городу, ища пристанище. Мы не можем от них отделиться, так как в кузове лежат наши тяжелые чемоданы. Наконец мы с Бровкой не выдержали и двинули на Розу Люксембург.
Приближаемся к переезду — дом наш, слава Богу, стоит целый. Сейчас увижу ее, которую не видел три года, но носил всегда в сердце. Помню, что мне тогда пришла дурацкая мысль: пойти с ней сейчас же в город, по неостывшим следам мук и борьбы. Она покажет, как мой город страдал и боролся, покажет места, где люди умирали и бились насмерть за свою честь, за свободу, за наше счастье.
Открываю калитку. На дворе — никого. Входим на веранду. С криком и плачем бросается мать. Я ожидаю, что сейчас выбежит Нина. Ее нет. Наверное, от взволнованности не может и шагу ступить. Бедная! Бросаюсь в дом.
— Отец. А где же Нина? Следом с плачем входит мать: — Нина выехала в Германию. Меня как громом ударило. Я, окаменел и опустился на стул. Через какое-то время спросил: — Что она мне оставила — письмо, записку, сказала что-нибудь передать? — Нет. — Я почувствовал, что случилось что-то непонятное и страшное. Пошли дни…».
Нина ушла с отступающими немцами по приказу Штаба партизанского движения. Какие задачи перед ней ставили — об этом в дневниках нет ни слова. Петр узнал истину не сразу. Справиться с душевной опустошенностью «от всего сердца» помогали «добрые люди». Рассказали, как с немцами заигрывала, как с Гузаревичем шуры-муры водила, и конфеты ела, и еврейскую девочку открыто воспитывала, и ничего ей не было…. Накопленные запасы безграничного доверия и всепрощающей любви начали быстро истощаться.
Глебка разыскал Нину в Берлине — помогли знакомые фронтовые корреспонденты. Нина сразу же отвечает. Пономаренко обещает выслать в Берлин самолет, чтобы забрать ее и девочку. Самолет летит, но Нина не возвращается. Глебка просит: выбирайся самостоятельно. Она отказывается: то сама заболела, то Лара.
Возможно, она намеренно тянула время, так как не было уверенности в дальнейшей судьбе. Никаких реальных доказательств сотрудничества с партизанами не существовало. Поэтому она, чтобы перестраховаться и избежать ареста, просит «Ноника» приехать лично.
Наконец, Нину и Лару, по особому распоряжению тов. Пономаренко: «Отправить в Минск жену писателя П.Глебка — Глебка Нину Илларионовну вместе с дочерью. Находятся в Берлине по улице Грейфсвальдерштрассе, 33а», сажают на попутный борт военно-транспортной авиации.
Можно ведь по-человечески
В 1947 году в Минск возвращается художник Марк Житницкий — родной отец Лары. В 1937-м он был арестован и осужден к 10 годам лагерей за «троцкизм» (в студенчестве попал на какой-то митинг, где выступал Троцкий). Кроме нее, родной дочурки, которую мысленно укачивал в воспоминаниях все долгие лагерные годы, у него никого не осталось: мать девочки погибла в гетто.
Почти сразу пришел к Глебкам, мол, спасибо за все, я хочу забрать свою дочь. Петр не отдал. Между мужчинами произошел непростой разговор: «Давай смотреть трезво. Где ей будет лучше? На тебе лагерная одежда, ни дома, ни работы. А я известный поэт, орденоносец, обеспеченный человек».
Марк не отступал. Женился на сестре бывшей жены, чтобы была семья. Отстроил дом, чтобы Ларе было, где жить. Ходил к ней, уговаривал — не согласилась. Позже она рассказала: «В детстве своего родного отца я почти не помнила. Видела его в сознательном возрасте лишь однажды — мы с мамой ездили к нему, когда ей, кажется, удалось добиться свидания. Помню, как в 1945-м за мной пришла бабушка — мама моей мамы.
Война закончилась. Я играла во дворе. В ворота начали громко стучать. Я побежала открывать. И вот открываю, а на меня что-то такое огромное падает. Я не видела, ни кто, ни что, сверху навалилось, стиснуло в объятьях и шепчет: «Ты не белоруска, ты еврейка, сейчас же уходим!» Как я испугалась! Слово «еврейка» прочно ассоциировалось с гетто, в котором погибла моя мама… Я заревела и попыталась вырваться. Что нельзя было подойти к ребенку по-человечески? Меня не отдали, потому что я очень боялась. Против моей воли родители не пошли».
Последняя святыня
Послевоенную жизнь семьи Глебка можно назвать простой и безоблачной. В письмах Нина просит привезти из зарубежных поездок беленькие чулочки или платья для дочери, потом — костюмчики для внуков. Летом отдыхают на даче. Зимой — академические обязанности директора Института этнографии и непрерывные домашние заботы Нины Илларионовны.
Теперь, наконец, они могут позволить себе и обычные семейные недоразумения. Как всегда, и в этих случаях они пишут друг другу печальные, отчаянные или извинительные письма.
«Ника! Мы стояли с тобой нынче над могилой, куда мы все потихоньку придем. И путь туда остался у нас не такой уж длинный. Хорошая половина пройдена, уже хорошо или плохо, но пройдена. Из этой половины мы половину шли вместе (скоро 20 лет, как мы топаем туда, и все вместе). Я не знаю. Могу только сказать, что мне бывает душно … Нет от того, что высоко подниматься, а от того, что тяжелое бремя я несу, и несу его один.
Мы уже в таком возрасте, что ни ты, ни я, ни характеров не переделаем, ни принципам не изменим. Ты говоришь, что даже Лару нельзя переломить. А меня, а тебя? Тем более! Так зачем ломать? Есть солнце под голубым небом. Оно покроет нас всех и согреет. Будьте такими счастливыми, как я вам того желаю. Помните обо мне, но не таите злобы и обиды. Возможно, что мы все только щепки нашей неуравновешенной эпохи. Так зачем же обида и гнев? Будем честными и постараемся сделать все для счастья другого.
Лишь бы мне только не говорили, что утоптали в грязь нашу последнюю святыню — искреннее желание радости другому. Мы не знаем, где это радость лежит, и ищем ее на разных тропах. Пойдем же каждый той, которая ему кажется наиболее подходящей. А идя, не забудем безостановочно желать друг другу счастья. Ноник».
В дневнике Нины есть такая запись: «Наши отношении друг к другу, которые на первый взгляд кажутся доброжелательными и счастливыми, все же в своей основе имеют чрезвычайно большую трагедию. У нас нет детей. Его юность была бурной, и человек не смог уберечь себя. Первые годы нашей совместной жизни проходили весело и радостно, но с каждым годом ощущение недовольства жизнью все более и более возрастало. Желание иметь ребенка, свое собственное дитя — маленькое беспомощное существо, которое потом воспитать в великого и сильного борца, привело к тому, что я начала жить с человеком, который не вызвал у меня совсем никаких чувств и привязанности…».
Читайте нас в:
