Неизвестный Владимир Короткевич. Часть I
Говорят, Владимир Короткевич – признанный классик белорусской литературы – беспробудно пил. Возможно потому, что его глубокие философские произведения опережали свое время, а счастье – это, когда тебя понимают. Всенародная любовь советского читателя пришла к нему после публикаций и экранизации «Черного замка Ольшанского» и «Дикой охоты короля Стаха». По-прежнему требуют внимательного прочтения и осмысления «Колосья под серпом твоим», пьесы, повести, невостребованные сценарии, детские сказки и стихи.
Серпы и колосья
Помирились Лужанин с Короткевичем по дороге в Брест. Общие друзья дипломатично оставили их наедине в купе поезда, предусмотрительно «забыв» на столе початую бутылку коньяка. Неожиданно они нашли друг в друге интересных собеседников. Сошлись во взглядах на судьбу старой минской архитектуры, на белорусскую литературу 1920-х, о легендах и характере которой мы знаем непростительно мало.
Короткевич написал о Лужанине эссе «Теплый августовский полдень». А Надежда Васильевна, его величественная мама, играла с галантным кавалером в преферанс. И, сокрушенно говорил Владимир Семенович, «проиграла целых три рубля».
Лужанин написал 72 страницы замечаний, и многие его правки являлись обязательными для внесения в текст романа. «Жилы произведению не перерезали – и это уже хорошо», — коротко подытожил работу рецензента Г.Бородулин.
Отдельная история связана с выходом «Колосьев» на русском языке. Издание готового перевода, который хотели уже «зарезать» за, якобы малый интерес для небелорусского читателя, спас известный белорусский историк Николай Улащик, который после освобождения из сталинских лагерей работал в московском Институте истории АН СССР.
Начало его рецензии констатирует колониальное состояние белорусской советской культуры: «Художественные произведения на исторические темы появились в белорусской литературе только в самое последнее время. Главной причиной такого запаздывания является не столько молодость национальной литературы, сколько до крайности слабая разработка древней истории этой республики… ».
Короткевич видел, что крестьянская прослойка общества уменьшается, белорусский язык нивелируется, поэтому и начал сочинять детективы. «Мы все пишем о том, как «Анна хлопотала у печи». А надо — о необычном, ярком, таинственном и загадочном. Чтобы нельзя было бы оторваться всю ночь», — говорил он.
Капустник вместо «философии»
Устав от проблем с публикацией «Колосьев», писатель надолго переключился на кино – «важнейшее из искусств». Невостребованные киносценарии в новом собрании его сочинений занимают целый том.
«Ни черта вы не шарите в кино! — злился он на друзей. — Это же могучая сила! В белорусских условиях книжку прочитает, пускай, десять или даже двадцать тысяч человек. А на хороший фильм придут миллионы…».
Знаменитый роман Короткевича «Христос приземлился в Гродно» начинался как киносценарий. Много сил пришлось потратить на препирания с цензорами худсоветов и режиссерами «варягами». Адам Мальдис вспоминал, как Короткевич вернулся из Крыма, где снимали «татарскую» часть «Христа». Приехал злым и хмурым, поскольку должен был вносить бесконечные изменения в сценарий. Помимо этого, предложили изменить название фильма на «Жизнь и вознесение Юрася Братчика», выбрасывали всю «философию» об истинном предназначении человека на Земле, весь здравый смысл. «Вечно им кажется, что мой Христос то говорит не те слова, то слишком современный».
Мировоззренческий фильм превращали в театральный капустник, оставляя одни комические сцены. Даже на главную роль определили актера Льва Дурова, несоответствующего видению автора по типажу и амплуа. Между тем, он на удивление отлично сыграл «мужицкого Христа», но, отмечал Короткевич, в его фильме «Ламме Гудзак задвинул Тиля Уленшпигеля на задний план». Срезали даже финальную сцену распятия Братчика, покинутого друзьями. И все равно прокатное удостоверение кинолента не получила: ей пришлось пролежать на полке до 1989-го.
Режиссер Бычков признался потом, что в сцене распятия кому-то увиделся намек на Н.Хрущева, которого в 1964-м также оставили «верные соратники». «И хотя аналогия была абсурдна, пришлось концовку сократить». Короткевич только зря потратил нервы, силы и время на борьбу с перестраховщиками.
Он искренне считал, что белорусской литературе не хватает героев вроде Фауста или Уленшпигеля — человека эпохи Ренессанса. Один Люциан Тополя, созданный М.Танком, «в поле не воин». Так возник образ Юрася Братчика — крючкотвора и авантюриста, который волей судьбы оказался в роли Христа и возвысился над собой. Потом появился и Гервасий Выливаха, как «обобщенный характер белоруса. Его и смерть не пугает, и черт не брат. Он обожает свою Родину и все радости жизни. Чтобы не считали, что народ наш смирный, богобоязненный, мешком стукнутый».
Не пропустить не могу
«Он настолько тонко чувствует людей, что иногда рядом с ним появляется ощущение, что тебя просвечивают, как рентгеном… А на вид — длинный мальчик с огромными глазами и высоким лбом. Пьет много, но спасает то, что засыпает, а утром — снова свежий … » — таким запомнила Короткевича в 1962-м литературовед Валентина Гапова.
«Жаль Володю и его светлый талант … Вам теперь с ним не справиться … Плохие друзья, которые потакают его пагубной слабости. Дешевые друзья это!» — писала к матери Короткевича Лариса Гениюш. Она и сама имела подобную проблему с сыном.
«Я – хочу, пью каждый день, а хочу — и не пью месяцами», — бравировал перед Гениюш Короткевич в 1960-е. В начале 1980-х, доставая спрятанную за книгами на стеллаже бутылку «Московской», говорил гостю — Владимиру Колеснику: «Я не выпить не могу!»
Доходило до галлюцинаций. Василь Быков вспоминал, как во время совместного отдыха на юге Короткевич «в сумерках начал жаловаться, что внизу в кустах сидит дракон, стережет его. Говорит: иди, покажу. Я шел в их номер, и Володя показывал вниз: во, во … высматривает! Нет, скрылся. Ну, погоди, я тебя подкараулю …».
Он обращался к психотерапевтам, но это не помогало. Так бы преждевременно и погиб, если бы не появилась в его жизни Валя Никитина.
Женить Короткевича
Короткевич в одном своем стихотворении объяснил, почему долго не женился: «Есть десятки, с кем можно спать, а просыпаться – не с кем». Поиск второй половины для любимого писателя стал негласной всенародной обязанностью. Так Арсений Лис в Вильнюсе организует «случайное» знакомство с дочерями известного белорусского деятеля Янки Богдановича — аспиранткой-химиком и студенткой консерватории. «Жених» целый вечер от души веселит компанию, потом вдруг неожиданно останавливается, прощается и сбегает.
«Мне нужна жена со стратегическими запасами терпения, — объяснял он неудачному свату по дороге в гостиницу. — Например, будем идти с ней по улице, и мне вдруг так захочется, понимаешь, возникнет такое непреодолимое желание влезть на дерево или взобраться на крышу дома. Так вот, она должна спокойно ждать, пока я оттуда слезу, потом, как ни в чем, ни бывало, пойти дальше…».
Как Короткевич познакомился с будущей женой? Версии расходятся. Одни говорят — на литературной встрече в Брестском пединституте: она сидела и читала его «Дикую охоту короля Стаха», не зная, что разговаривает с автором. По другой версии, знакомство состоялось в купе поезда по дороге из Минска в Брест.
Валентина Володкович была высокой блондинкой с голубыми глазами, немного близорукой, но очки ее не портили. Фамилию Никитина она оставила по первому мужу, короткий брак с которым вспоминать не любила. Говорила по-русски, но белорусский знала, поскольку среди ее школьных учителей был языковед Федор Янковский.
По специальности была археологом. Училась на минском истфаке, а после — в московской аспирантуре. Когда вернулась обратно в белорусскую столицу, неосмотрительно позволила себе снисходительно отнестись к здешним светилам. Была низвергнута со столичного олимпа в Брестский пединститут на должность преподавателя истории КПСС. Другой работы для нее не было. Во время летних отпусков пропадала на раскопках.
Еще, не будучи официально замужем за Короткевичем, Валентина переехала к нему в Минск. Место ей нашли в академическом Институте искусствоведения. Она стала инициатором создания фундаментального «Свода памятников истории и культуры Беларуси» — энциклопедии архитектурного наследия.
Идеологи книжку откровенно «проворонили», посчитав, что там будут одни партизанские обелиски. Тем временем исследовательская группа обмеряла древние деревянные церкви, фотографировала памятники белорусского барокко. Зачастую в экспедиции семейная пара отправлялась вместе.
Первое собственное жилье в Минске Короткевич получил в «издательском» доме по улице Чернышевского, 7. Это была «холостяцкая» однокомнатная квартира на пятом этаже типовой «хрущевки». Она состояла из тесной кухни и комнатки, которую после переезда матери из Орши пришлось разгородить шкафом надвое. У окна был «кабинет» с раскладным креслом, а ближе к двери — крохотная спальня с тахтой.
В 1967 году Короткевичу выделили двухкомнатные «хоромы» на втором этаже в пятиэтажке на Хоружей, 48. После свадьбы брестскую квартиру жены обменяли на комнату в Минске, а после двухкомнатную на Хоружей и ту комнату они обменяли на трехкомнатную квартиру в писательском доме по Маркса, 36. Там у Короткевича, наконец, появился полноценный отдельный кабинет.
В 1976-м они гостили в Варшаве у профессора Флориана Неважного. Хозяева в шутку предложили пройти тест «Доживете ли вы до ста лет?» из польского журнала «Kobieta i Życie» («Женщина и жизнь»). Итог был очень обнадеживающим: автор теста щедро отмерил Короткевичу долгих 89 лет. Закончиться они должны были только в 2019-м. Но нежданно в жизнь Валентины Брониславовны вошла онкология. Ее не стало в феврале 1983-го. Короткевич пережил жену на неполных два года.
Читайте нас в:
